Можете пожалуйста помочь определить тему и идею стихотворения Дмитрия Бычкова "Экзистенция".

К чему слова, к чему все мысли,
Зачем рождаться и творить?
Зачем разбрасываться искрами,
За что богов благодарить?
Жизнь пролетит и не заметишь,
Виной всему твоя душа.
Она лишь требует ответы,
О том, кому она нужна.
Весь мир - иллюзия, не больше.
Создатель - мир, задумал так.
Ты можешь жить в нем так, как хочешь,
Твой выбор взвешен на весах.

Тема стихотворения – размышление о скоротечности жизни и роли человека в мире.
Идея – человек лишь песчинка в мире, не способная изменить задуманный Создателем ход вещей. Все, что живет в нашей душе, успокаивает или тревожит её, является лишь иллюзией.

Несмотря на то, что переход к символизму Твердоступ Дмитрия начался ещё во время переписи «Иде(ал/от)изма», окончательным закреплением в этом течении можно считать стихотворение «Экзистенция», ранее известное, как «Я?..». Едва ли его можно охарактеризовать как эпиграмму, хотя оно и имеет обличительные черты, но, в сущности своей, оно представляет собой элегию — лирический жанр, содержащий в стихотворной форме эмоциональный результат философского раздумья над сложными проблемами жизни.

Поднимая вопрос о создании произведения, стоит отметить двоекратную смену названия от его отсутствия, как символа пустоты (не опустошенности) к «Я?..», как обозначения проблемы самоопределения автора, и дальнейшему переходу к «Экзистенции», что берет своё начало в осознании своего экзистенциального кризиса в прошлом, при изучении данного философского направления в дальнейшем. Тем не менее, нельзя назвать деталь названия стихотворения сугубо личной, так как во всех трёх случаях оно было напрямую связано с содержимым произведения.

Стихотворение «Экзистенция», исключая несколько стихов, можно считать силлабо-тоническим, и данный выбор нельзя назвать случайным. Ещё Василий Кириллович Тредиаковский, изучив строение русского народного стиха, пришел к выводу, что для русского стихосложения закономерен тонический принцип. Привёл же русскую поэзию к силлабо-тонической системе стихосложения – Михаил Васильевич Ломоносов, синтезировав её из тоники Европы восточной и силлабики западной. Именно идея единения была интересна автору, что видел проблему душевной тревоги, как следствие неразрешенности вопроса о смысле бытия, если не общенациональной, то общенародной. Хоть подобные познания и не помогли автору избежать неоправданных спондеев и пиррихиев, ввиду отсутствия их систематизации или смысловых ударений при их присутствии, подобно выбору принципа стихосложения, не случайным оказывается и выбор размера – хорей, который не сменяется и не сбивается по ходу произведения. Хорей помогает подчеркнуть важность «Я» в стихотворении, выставляя его на первый план. Не стоит оставлять без внимания и «крик» ассонанса «А» первой трети произведения, что, хоть и находит своё раскрытие на:

«Я распят в объятьях звёзд…»

Но всё ещё подавляется иной формой звукописи – аллитерации, в частности на глухие звуки, главным из которых становится «С». Подобное совмещение помогает создать ощущение давления, под которым находится лирический герой и автор в его лице. Касательно перехода к жесткой аллитерации «с», этот приём был использован, как показатель возникшей распирающей внутренней силы, что, словно пар, сочится из всех щелей с характерным звуком. Но, несмотря на явную доминацию одной из форм звукописи над другой, в различных частях произведения, нельзя конкретно поделить произведение на параграфы. Автор обходит подобные возможности перекрёстной рифмовкой с постоянным чередование женской и мужских рифм, что превращает стихотворение в бесконечную цепь, но едва ли это служит только для показания единства, как всех проблем, так и лирического героя с человечеством. Стоит обратить внимание на сбив в виде холостых стихов на:

«Стуком сердца слышу силу.
В серый смажу все тона,
Чтоб сыграть секундной стрелкой
С секундантом смерти в шанс.»

Где внутренняя рифма «сердца-стрелкой» хоть и частично спасает стихосложение, но не ограждает от явного выделения, что служит обозначением смысловой точки. Подобный приём автор использует исключая мужскую рифму, чтобы создать ощущение «захлёбывания» героя в обретенной силе и гордыне:

«Смехом сиплым раздаётся
Сатана и Мефистофель,
А мы шепчем тихо: “Ойся…”
Эхо вторит только: “бойся”…»

На этом разговор о стихосложении произведения его роли в стихотворении можно закончить и приступить к разбору тропов, формирующих его тему и идею.

Не стоит забывать и автобиографическом значении «Экзистенции», так, поднимаемый вопрос о самореализации автора, в лице лирического героя:

«Я себя искать устал…»

Подкрепляется эпитетом огня, визуализирующем с одной стороны «горение», как озабоченность о своём значении, а с другой – полны выгоранием:

«Гарью пахнет разум…»

В попытках определить свою роль в бытии, герой задаётся вопросом о роли внесённых им изменений, тут же опровергая его, обесценивая их значимость:

«Тау пусты мои уста.
Да, не скажешь сразу…»

Будет очень грубо назвать героя зацикленным на одном выводе, ведь автор указывает его попытки найти себя, подобно другим, в вере, хоть они и ни к чему не привели:

«Я предал в сердцах Христа…»

Однако, осознавая степень как своего отчаяния, так и других неспособных к веру, герой решается, подобно Спасителю, взять на себя тяжкую роль верующего, чётко осознавая тернистость этого пути, ведущего лишь в преисподнюю:

«Но для вас я верю.
Путь верста и не киста,
Гадок запах серы…»

А резкий переход к вопросу самоопределения выдаёт романтизм героя, как жажду вечной борьбы с окружением, но при этом, не лишая его убежденности о своей о обреченности:

«Я – пропащая душа…»

Где «душа» является примером идеализации собой героя, в философском её понимании, в сущность, отделяя его от собственного тела. Однако нельзя назвать это актом самоубийства, ибо в дальнейшем идёт обращение к сюжету жертвоприношения – агнца на закланье:

«Агнец Старого Творца…»

Таким образом, автор переводит фокус на убийство, ведь нож заносят люди, а не овцы. К подобному же выводу, об убийстве как представлении о человеке, как о сущности людьми, приходит и французский экзистенциалист Сартр в своей пьесе «За закрытыми дверями». «Ад – это другие» – произносят герои в заключении. И можно было бы счесть это отсылкой на работу философа, если бы автор не изучал экзистенциализм немногим позже, а именно по истечении четырёх месяцев от написания стихотворения. В дальнейшем, автор сам ужаснётся об огромном количестве схожих мыслей с его предшественниками при анализе собственного произведения. Ведь Сартр, будет далеко не первым и последним его единомышленником. Так, стих:

«Новый – ветхий, бренный»

Есть не только символ Нового и Ветхого заветов, но и одна из важных идей стихотворения, к которой он обращался ещё в:

«Так пусты мои уста…»

И не раз обратится далее. Автор приходит к тому же выводу, что и Сократ: «слово – мертво». Но несмотря на такие выводы и взятие на себя роли Спасителя, как надежды человечества на возможность веры, герой всё ещё не отделяет себя от материального мира, указывая на свою животную природу ещё в:

«Власти страсти пленный…»

И продолжает эту тему, обозначая свою слабость и не искупленную боль, при этом, признавая собственную жестокость:

«Алчный к жалости и свету,
К состраданию немой…»

Однако герой всё-таки находит выход в нахождении озарения через убийство религиозного мировоззрения в себе, всё ещё не сходя с Голгофы:

«Я распят в объятьях звёзд…»

Постановка «я» в центр Вселенной, типична, как выяснит автор позже, для экзистенциализма, и не является объектом гордыни, но смелости к готовности принять ответственность своих действий. Но единение с космосом, как олицетворения бесконечности и всеосознанности, не проходит бесследно. Герой чувствует его распирающую мощь:

«Стуком сердца слышу силу…»

И использует её для смешения таких первичных понятий как добро и зло, ровно, как и Ницше в своё время:

«В серый смажу все тона…»

Это необходимо для воцарения над как над смертью, с помощью победы над временем вечностью космоса, так и над Богом вообще. Ведь именно за этими постулатами герою видится истина:

«Чтоб сыграть секундной стрелкой
С секундантом смерти в шанс.
В шанс отбиться от Господни…»

Автор не упускает возможности зациклить стихотворение, постоянно отсылая читателя в начало, раскрывая эпитеты, всё больше насыщая их. Подобное «скручивание» приводит к ещё одной идее стихотворения – мы всё время будем сталкиваться с одним и тем же, решая последствия, но не причины:

«И свернуть все свитки в фарс.
Истязая папиросы,
Сверху я смотрю на вас…»

В данном случаи акт курение есть возвращение к «гарью пахнет разум», дополняя дым сократовским «слово – мертво». Однако, куда интереснее метаморфоза лирического героя, на фоне озарения, ведь именно с этого момента он начинает отделять себя от людей и возвышать себя над их житием:

«Совершенно мне не ясны
Все стремления людей,
Те, что, смешивая массы,
Всё не сыщут их смертей…»

Здесь герой признаёт, что он далеко не первый, кто посягнулся на понятия добра и зла, но указывает на людскую близорукость. Так, понятие «серости», как единения этих понятий, он прикрепляет к образу Иисуса:

«Свято верят в их спасенье.
Вам скажу, за просто так:
Серостью сочится бренной
Лик, уставшего Христа…»

И это сделано не случайно. Попытка победить добро и зло лишь на половину, на удобных им условиях, и при этом сохранять христианские ценности приводит к очеловечиванию Бога – «уставшего Христа». Причину таких действий герой видит в общечеловеческом страхе, как неуверенности в себе, ведь если убить Бога, то на его место придётся поставить себя. Здесь звучит ещё одна идея стихотворения: люди хотят всего и сразу и оттого гибнут, вместе с их Богом:

«Поседел на небеси,
Иисусе ссохся в прах.
Сколько нам не поднеси,
В нас живёт животный страх…»

Ответом на посягательство не на сам грех, а на его понятие, служит смех демонов, которых автор сознательно не ставит как вселенское зло. Эту же тему он поднимал в своё стихотворении «Утренняя звезда», обозначая их как тюремщиков «люда душ грешных»:

«Смехом сиплый раздаётся
Сатана и Мефистофель,
А мы шепчем тихо: ’’Ойся’’ –
Эхо вторит только: ’’бойся’’…»

Здесь, казацкая песня «Ойся, ты, Ойся…» представляется как отчаянная молитва человечества, захлёбывающегося в собственном страхе, последнее автор обозначает эхом.

Но тут же происходит ещё одна метаморфоза героя, вследствие осознания подмены им же самим «я» на «мы» – он такой же человек. И, как изначально представленный светочем человечества, вознесённый своей гордыней, он обретает образ Люцифера – в римской мифологии персонификация утренней звезды:

«Состязаясь с Старцем в чувствах,
Солнце сажей вновь иссякнет.
Ну, а мы, как Заратустра,
Станем жертвой подсознаний…»

Обращение к Ницше не случайно, для обоснования отсылки к «Так говорил Заратустры», достаточно будет вспомнит, как после описания озарения главного героя, и его желания нести людям знания, Фридрих Ницше заключает: «так начался закат Заратустры». Однако, помимо героя, автор ссылается на жизнь и самого Ницше, что в попытках познать суть всех вещей, познал лишь безумие:

«Сохраню ли я себя
В бесконечной пустоте…»

Убив Бога, и не найдя ему замену:

«Если солью испещря,
Божество да вскрою в сет?»

Где «сет» – комбинация в покере из трёх карт, превращается в разложение Бога на троебожие: Отец, Сын и Святой Дух, как олицетворение прошлого, настоящего и будущего.

Несмотря на большое обилие поднимаемых тем в произведении «Экзистенция», они все остаются составляющими одной единой – человечество погрязло в экзистенциальном кризисе, и вместо того, чтобы бороться с причинами, борется лишь со следствиями.

В стихотворении “Экзистенция” Дмитрия Бычкова рассматривается тема существования человека и его отношения к миру. В центре внимания автора – поиск смысла жизни, изучение своей внутренней сущности, а также осознание собственной независимости и самостоятельности. В стихотворении также содержится идея о том, что человеку необходимо постоянно развиваться и искать новые горизонты, не останавливаясь на достигнутом.